Глава четвертая.
Дочь Газахлара
Путь к Грозовой горе, у подножия которой Газахлар должен был встретить караван слонов, запомнился Эвриху плохо. Дождь лил почти не переставая, в груди все ещё булькало и екало, а от тряской езды на понуром ослике снова разболелись отбитые почки. Кроме того, арранта одолевали кошмары. Вновь и вновь ему снились люди в кожаных личинах, молча и сосредоточенно избивавшие его, а затем топтавшие поверженного наземь ногами со сладострастными похрюкиваниями и повизгиваниями, ничуть не походившими на человеческую речь. Иногда маски их оживали, превращались в кошачьи или волчьи морды, свиные хари или вовсе уж мерзкие рожи, невесть кому принадлежащие. Клювастые, клыкастые, с рогами и огромными совиными глазищами, они продолжали преследовать его даже наяву: проявлялись из пелены дождя, скалились из темных углов шатра, дурными голосами хихикали и хохотали, выглядывая из-за кустов и утесов. Он жмурил глаза, тряс головой, и они исчезали, для того чтобы вновь возникнуть в самый неподходящий момент, в самом неожиданном месте.
Хуже всего было то, что в этих уродливых, отвратительных существах, созданных его буйным воображением, он временами узнавал своих знакомых и даже друзей. Неудивительно, ежели в скотоподобных тварях он угадывал черты Гитаго или Хономера, Зачахара, Амаши или Аканумы, но невыносимо горько становилось, когда они принимали облик Хриса, Кари, Тартунга, Нжери, Тилорна, Ниилит, Волкодава, Афарги... Видения эти словно наталкивали Эвриха на мысль, что во всех без исключения людях таится что-то низменное, зверское, подлое, и, дай срок, оно вылезет, явит себя. И самый близкий, самый любимый ударит в спину, толкнет в пропасть, посмеется над твоей бедой, вырвет из рук последнюю спасительную соломинку, выбьет из-под ног шаткую опору...
Паскудные твари с человечьими телами и скотскими, страхолюдными харями так донимали арранта, что ему пришлось прибегнуть к отвару мертвянника, после нескольких глотков которого мир выцветал, тускнел, становился плоским и уныло серым, отчетливо неприглядным, даже когда солнечным лучам удавалось прорваться сквозь плотные покрывала окутавших землю туч.
Никто, разумеется, не напал на маленький отряд, затерявшийся в непроглядной пелене дождя, отойдя на полтысячи шагов от Озерной крепости, а когда небо начало просветляться, он был уже на подходе к гряде Слоновьих гор, куда кочевники забредали не часто. К тому времени как путники достигли отрогов Грозовой горы, небо просветлело, дождь прекратился, выглянувшее солнце стало припекать, и над подсыхающей, покрытой веселой зеленой травкой землей поднялся сизый туман, похожий на дым множества походных костров.
Омерзительные видения истаяли так же незаметно, как стлавшийся над землей туман. Спутники принялись весело переглядываться, указывая друг другу глазами на ожившего арранта, изрядно похудевшего, осунувшегося, но по-прежнему напоминавшего любопытного щенка, очарованного удивительным миром и уверенного, что за каждым кустом его ждет что-то интересное, волнующее и радостное. Эвриха, в отличие от Хамдана и Аджама, ничуть не огорчило обнаруженное ими место стоянки большого отряда, ясно свидетельствующее о том, что они опоздали и Газахлар уже увел своих людей к Мирулле - большому озеру, лежащему у подножия Слоновьих гор, соединенному с Мванааке недавно проложенной дорогой. Напротив, он, как ребенок, обрадовался следам нескольких десятков слонов, влившихся вместе со своими погонщиками в отряд владельца "Мраморного логова". Чудака-арранта восхищали даже гигантские кучи навоза, оставленные легендарными исполинами, и теперь уже телохранителям приходилось - удерживать его, ибо в стремлении поскорее увидеть их он готов был скакать по следам Газахларова отряда день и ночь без остановки.
- Экий ты невозможный человек! - со снисходительной улыбкой выговаривал ему Хамдан. - То тебя с места силком не сдвинуть, то не остановить! Эка невидаль - слоны! Налюбуешься ещё на этих засранцев. Ишь, просеку какую проложили! Чем, интересно, Кешо их кормить собирается? На такую прорву никакой жратвы не напасешься!
Эврих, улыбаясь каким-то своим мыслям, помалкивал, но вставал чуть свет, а сигнал останавливаться на ночевку подавал затемно, стремясь как можно скорее собственными глазами увидеть великанов, изображения и изваяния которых видел в Городе Тысячи Храмов и о коих с изумлением читал ещё в Верхнем мире, в библиотеке блистательного Силиона. Кое-что рассказывал ему о слонах и Тартунг, но парень не отличался говорливостью, а с животными этими связаны у него были, судя по всему, не самые приятные воспоминания.
Тартунг и впрямь чувствовал некоторое стеснение в груди, думая о том, что вскоре увидит - нет, не слонов, а людей из племени калхоги, приведших Газахлару четвероногих великанов через земли пепонго. Ибо Омира была калхоги, то есть родилась в племени, принадлежавшем, как и дирины, народу вотсилимов.
...Лишь прожив в поселке диринов несколько седмиц, Тартунг узнал, что встреченная им в лесу во время сбора саранчи девчонка была такой же пленницей, как он сам. Многочисленные племена вотсилимов враждовали между собой, и она стала добычей диринов во время их набега на её родное селение. Омира, как, впрочем, и сам Тартунг, не особенно тяготилась своим положением - дирины относились к ним почти так же, как к своим родным детям. Они все вместе выполняли порученную им работу и вместе развлекались в оставшееся от неё время. Вот только ела и спала богато разукрашенная татуировкой девчонка в доме вождя, рассчитывавшего получить за неё выкуп от калхоги, а Тартунга поселили в хижине семипалого Вьяблы - полоумного старика, подобранного диринами в Красной пустыне полторы дюжины лет назад.
Пепонго и мибу напрасно распускали слухи о чудовищной жестокости вотсилимов. Да, в хижинах их хранились высушенные головы врагов, но ведь такие же очинаки возили в своих тюках ранталуки, сакхи, айоги и прочие кочевники, хотя никто не называл их за это охотниками за головами. Вотсилимы вступали в сражения и совершали набеги вовсе не ради чужих голов, а как все прочие: из-за земли - пахотных и охотничьих угодий, оружия, скота и домашней утвари. И ежели доводилось им при этом одолеть в честном бою достойного противника, вносили его голову в свой дом не ради хвастовства, а в качестве талисмана, в надежде, что часть его силы и мужества перейдет к ним и их сыновьям. За все время пребывания у диринов Тартунгу ни разу не доводилось ни видеть, ни слышать, чтобы в чьем-то доме хранилась очинака женщины или ребенка. Убийство слабого считалось у них, как и у мибу, деянием постыдным, да и о рабстве они, в отличие от пепонго, имели весьма смутное представление. Попавшие к ним в плен, если их не выкупали или же они не пускались в бега, становились со временем полноправными членами племени, примером чему мог служить Вьябла.
Первые дни Тартунг удивлялся тому, что никто за ним не присматривает, его не запирают, не сажают на цепь: хочешь бежать - пожалуйста. Потому-то, верно, и не бежал. Хотя нет, остался он в поселке диринов из-за того, что стосковался по людям, которые относились к нему совсем иначе, чем пепонго, и ничто здесь не напоминало ему Мертвое озеро, а, напротив, заставляло вспомнить родную Катику. Ну и потому, конечно, что ему хотелось ещё раз взглянуть на Омиру. Услышать её голос. Поболтать с ней. Еще раз увидеть её и вновь перемолвиться словечком...
Ни она, ни другие его сверстники не видели ничего зазорного в том, что он попал в плен. На него поглядывали с доброжелательным интересом и даже уважением - парень, сбежавший от пепонго и не пропавший в Красной пустыне, заслуживал того. Не удивляло никого и внимание, проявляемое к нему Омирой, - в конце концов, именно она обнаружила его и, значит, была больше других при-частна к тому, что он оказался в их селении. И с первого дня, когда его отправили помогать ей заготовлять айу, они чаще всего работали вместе.